Воспоминания бабушки-партизанки. Бой в местечке Хойники

    В Хойниках мне досталось, наверное, как говорят я родилась в рубашке. После того, что я видила и испитала, мне даже самой не верилось, что я в том бою осталась живой и невредимой. А было это так: мы шли со своим отдилением на окраину Хойников, утром рано, еще было на дворе темно, на южную сторону местечка. Когда мы подошли к последнему дому, то на углу возле дома лежал убитый человек в нижнем белье. Возли его стояла большая собака, и нюхала его. Мы зашли во двор, там никого не было. Немного постояли, ждали командира, что будем делать дали. Бой в Хойниках шел целую ночь, там бились наши роты, и другие отряды. Затем подошол до нас командир роты Кулемзян Я. и повел нас по склону с горы в засаду в чистое поле. Когда мы спустились по склону с горы, метров 600-700, там проходила небольшая ложбина, мы еще прошли по ней метров 800-900, и наше отдиление расположилось в этой ложбине, это было часов пять утра. Лежали мы там с пару часов, хорошо, что на дворе было тепло.

    Против нас метров 200-300 проходила дорога большак, которая вела с Ельни в Хойники. По ту сторону дороги тоже сидело отдиление бойцов с третьей роты в засаде с нашего отряда. Где-то начало восьмого утра стали ехать с Ельни в Хойники немецкие критые машины и бронимашины, их было 6 штук. Когда мы по ним открыли огонь и третья рота стала по ним стрелять, мы били перекрестным огнем. За тем все машины против нас остановились, и они соскочили из машины, стали по нас стрелять. Их было много человек 200, нас было в отделение человек 25. У нас был один ручной пулемет, четире автомата, а остальные бойцы были с винтовками. Силы были у нас далико не равные, и оружие тоже несрамнимое. Они нас так укрыли минами, трасируещеми полями, что мы все были поглохли от разривов мин. Мы были почти на открытом поле. Они хоть за машины прятались, а у нас такая ложбина, что все видно, как на ладони. Тогда мы с ними бились сем-часов без перебоя, боеприпасы у нас уже на исходе, а конца не было. И мы были в самом тупике от поля. Лежал возли меня рядом наш комроты Кулемзян, Нина Лукавая, наша ротна медсестра, Володя Хвостенко, Николай Сосницкий, по другу сторону левее лижали Боря, и Ваня, два автоматчека из автоматной роты, их дали нам тогда на подкрепления. Ваня был по нации узбек, Боря русский, где-то жил за Москвой. Остальные бойцы лежали подальше от нас, ближе к местечку. И вот я слишу, как говорит Ваня узбек: Боря, шмотри, шмотри, упал немец. И только он сказал - упал немец, тут же ему пуля попала прямо в лоб. Мы все увидили с Ниной Лукавой, как он сразу уткнулся лицом в землю, и был убит наповал. Все мы расстроились, но бой не прикращали вести. Где-то минут через 20 и Борю убило, он лежал с нами метров за пять от меня, и я все видила. Боре тоже попала пуля в голову, и он мгновенно умер.

    За нашим боем, где-то на вышке, водокачке наблюдали командир отряда Боровик И.Ф. и комиссар Волков В.Г. Они знали, что у нас за сем часов боя боеприпасы на исходе, да и видили, что у нас уже потери. Они послали до нас связного, чтобы мы как-то отступили, но к нам надо было спускаться только с горы, а это был день, и противник все видит, как на ладони, и вот наш связной Беховец Леонид к нам не дополз, его убило. Тогда они видят, что нас там всех перебьют, послали второго связного, какого-то новичка, но и того убило. Те, что были ближе бойцы, как-то увидели наверное тех связных, что побило, или догадались, что был приказ отступать. Там возле их был убит пулеметчик с ручным пулеметом Иван Беховец и бойцы уже потащили его на плащ-палатке. А мы еще ничего не знали, что был приказ отступать. А потом я как-то посмотрела на право, где были расположены наши бойцы, а там уже наших никого нет, и смотрим они уже далеко поползли. Я сказала тогда: тов. командир, смотрите, он оглянулся, что некого нет и сказал: наверное был приказ отступать, а мы не слышали. И тут же он мне сказал, давай Нина, отходи, а другим бойцам сказал берите убитых Борю, и Ваню на плащ-палатки и все отходите, а я буду прикривать сам вас.

    И я тогда поползла самая первая по ложбине, когда ползла смотрю лежит наш ручной пулемет, и в сумке диски к пулемету. Я подумала наверное надо его взять, потому что бойцы будут тащить убитых. Взяла я тот пулемет, его весом в 9 кил. а на шею, вернее на плечи повесила сумку с дисками, и стала ползти, в одной руке винтовка английская, в другой ручной пулемет. Пальто у меня было длинное, наступала коленками на полы, и оно мне очень мешало ползти. А когда я доползла до небольшого мостика, где сбегала вода с ложбины, там мне было надо бежать уже только на гору метров 600-700. Деваться было некуда, надо было бежать. Когда я бежала по горе, оглянулась, все мои были далико позади. Погода была тихая, было яркое солнышко, и уже было пятнадцать часов дня. Бегу, а немцы меня-то видят, что я бегу по горе, они меня как усыпали свенцовым дождем, я бегу и чувствую, что я сейчас упаду, и у меня разорвется голова, и одежда на мне загорится от зажигательных пуль.

    И так я с такой мыслью добижала до того дома, где утром лежал убитый мужчина. Тогда его там уже не было. Как мы тогда узнали, это был предатель, и наши разведчики его ночью убили. Когда я скрилась за дома, там уже пули не так долитали, и не свистели. Я пошла по улице шагом, тут же на встречу мне шли командир отряда Боровик И.Ф. и комиссар В.Г.Волков с политруком. Вели они белую лошадь Боровика, в которой была ранена грудь, и по ногам еще текла кровь. Я увидила их, как-то мне было не по себе. Тогда я была вся такая еще грязная, как мара, и руки, и лицо, и пальто все в грязи, потому что семь-часов ползала по земли, и еще не успела привисти себя в порядок после такого боя и отступления. Вдруг меня Боровик И.Ф. спрашивает: «Нина, как дела?» Я говорю: да ничего тов капитан, только жаль, что ребят побило! Он мне тогда сказал серьезним тоном: «но то же война». Минула я их, нашла свою роту, положила оружия на повозку, привила себя в порядок, умылась, а сама еще не верю, что жива осталась, а в голове все еще долго свистели и скакали те вражеские зажигательные пули. Тогда кругом день и ночь шли большие бои в Хойниках, еще долго били менаметы, и пушки, противника и наши. Где-то месяца через два мы стояли в лагери, под хутором Злуевым, все новенькие бойцы давали присягу перед строем, и мне в этот день командованне вынесло благодарность за бой в Хойниках.

    Так что мне бой в Хойниках запомнился на всю жизнь. Разве забудешь когда нибудь тех товарищей Борю, и Ваню узбека, что были на глазах моих убиты. Мне вот хочется немного расказать о Боре автоматчике, погибшему в Хойниках. Недоезжая местечка Хойников кил.12-15 мы дневали в одном селе по квартирам. Против дома нашего хозяина, было расположено в соседнем доме отдиление автоматчеков. У меня было немного свободного времени днем, я и легла у хозяйки во второй комнате отдохнуть и крепко уснула. Во дворе стоял наш часовой. И вот этот Боря автоматчик вышол из своего двора и спросил нашего часового «Нина дома?» тот сказал: дома. Вот Боря и решил зайти до меня, не знаю, что яму вздумалось за меня. Мы с ним совсем были малознакомые, но помню, что он иногда до меня здоровался. Когда он зашол к нам, я крепко спала, надеясь на часового, и не слышила когда он зашол в комнату. У хозяйки был земляной пол, который был застелен соломой. Боря взял с пола соломенку и стал нею мне водить по щеке. Я неоткрывая глаза, несколько раз взмахнула рукой. Тут то Боря засмеялся и я открыла глаза, увидив, что он стоит передо мной. Быстро поднялась с постели и спросила его: Ты зачем пришол? тебе кого надо? Он мне ответил: я пришол до тебя, пригласить на танцы, вечером будут в соседнем дворе. Я ответила: если меня вечером не пошлют в наряд, то пойдем. На танцы и песни я была большая любительница. Тогда он у меня посидел с час, помню рассказывал про бои в брянских лесах, в походном рейде из Брянщины. Помню как он сказал: все ровно Нина, мы фашистов победим. Вечером он зашел до меня и мы пошли с ним на танцы, немного потанцевали с ним, и другими бойцами. После танцев он меня провел до калитки дома моих хозяйвов. Тогда мы уже знали, что завтра будем занимать местечко Хойники, и что бой будет трудным, но не знали что его с Ваней узбеком, дадут к нам в наше отдиление на подкрипление и не знали, что Борю с Ваней убьют рядом со мной.

    Вот теперь когда я пишу, мне очень жаль, что я забыла их фамилии, потому что очень мало их знала. А еще больше жаль, что они такие молодые, как цветочки – погибли. Боря был молодой, руссявый, симпатичный парень, лет 22. Ваня узбек, чернявый, смуглявый, красно-щекий, очень красивый, был влюблен в одну Катюшу медсестру, которая тоже погибла в г. Наровле (см. рассказ «Бой в Наровле – И.Ш). Ни знали мы с Борей и того, что я буду хоронить его завтра. В тот день, что мы вели бой в Хойниках, к вечеру мы оттуда уехали, и за Хойниками сразу кил.7 в небольшом селе, мы и хоронили наших убитых бойцов. Где-то у одной хозяйки на огороде выкопали яму, простилили ковер большой, и в одну яму положили Борю, Ваню, и двух Беховцов из Ново-Борович. Все погрустили, мы с Ниной Лукавой поплакали, дали салют со своего оружия и поклялись отомстить фашистам за этих товарищей.

    Наший Сталинский – ныне Донецкий отряд прошол с боями с... (здесь – неразборчиво. И.Ш.) до села Селезневки за 19 суток. Прошол почти 900 км. В нашем рейде (как я уже писала) двигалось два больших соединения: Сабуровское и Ковпаковское, а по этому трудно очень было в рейде с питанием. В сутки на одного человека в рейде давали по 200 грамм сухарей и 200-300 мяса, и не всегда, невсегда было можно это мясо сварить. Иногда нам кой-что давали жители из питанья, но это было тоже в рейде редко. Мы были в тылу врага, то немцы занимали населенны пункты, то мы, то и местным партизанам население помогало. Поэтому жители немогли всех обеспечить. Вот и было очень трудно особенно в рейде. Когда наш отряд движется впереди, то еще можно кое-что попросить в жителей, или обменять на какую вещь. Мы ведь занимали города, райцентры, в наших руках были и магазины, где немцы уже восстановили. Были в нас и трофейные вещи, которые мы отдавали населению, но это было тоже невсегда. Запомнился мне навсегда такой случай..

    Как-то в рейде мы заехали в лес после боя, передохнуть, покормить лошадей, и самим что-нибудь поесть. Это было зимой 1942 года. В тот день была вьюга, и снегу было в лесу по колено. Когда мы остановились, мне командир отдиления Ермак А.Ф. сказал: Нина, ты как нибудь спеки бойцам хотя бы по одному коржу, а то бойцы придут с заставы холодные, и голодные, как волки, та и мы все не сытые. Мука говорит там на повозке. Я тебе оставлю двух бойцов, они разведут костер. Сам командир куда-то ушел. Я нашла на повозке муку, что же мне с нею делать? Снега по колени, на дворе така метель, что как говорят и света-божого не видно. Мороз 10-12% где и как ее замесить? Но вот бойцы принесли дров в потемках уже, считай ночь, 9-10 вечера зимой это ночь. Бойцы распалили костер, но он не горит, а только дымит и шипит, дрова-то сырые, а тут как на зло ветер, метель, огонь не разжигается. Нашла я ведро, что поили лошадей, другой посуды тогда не было. Ростопила я в нем снег, а он грязный, с иголками с сосны, нашла полотенце, процедила воду, давай месить тесто. Мука была ячменная, только для лошадей, с остьюками с иголку. Сеять конечно было не на чем. Пришлось месить с остьюками. Но помню, сделала я на свое отделение 22 коржа, давай с бойцами их печь на костре, на лопатках, которыми мы копаем окопы. Стали их печь, сверху метель, ветер дует золу: но кое-как попекла. Вот пришли бойцы с заставы, я им раздала по коржу, и мясо сварила, они мне тогда все еще и спасибо сказали. Но мне это ихне спасибо на всю жизнь запомнилось, у меня тогда сердце кровью обливалось от боли. Я подумала, что хороший хозяин собак лучше кормил. А теперь, что пришлось кушать бойцам, которые воевали и отдавали свои жизни за свою землю, за свой народ!

    Такой же случай был у меня и второй день, на том же самом месте. Когда я на следующий день поделала эти коржи, и поставила варить мясо, то испечь коржи мне не удалось, ибо скомандовали «в ружё» и начался бой, немцы на нас напали. Я быстро вылив воду из чугуна, мясо в чугуне поставила на повозку, коржи мерзлые положила под сосной, ибо повозка уже уехала, так они в моей памяти уже и лежат, 40 лет под сосной. А мы все голодные побежали в бой.

    Мне было гораздо труднее иногда, чем другим бойцам. Потому, что на меня всегда свалевали кухню и все горшки. Зачастую была стирка. В нас в отряде общей кухни не было, кождное отдиление готовило кушать сами, и кому-то надо было готовить. А поэтому всегда наши бойцы стряпню сваливали на меня. Бывало говорили: «Нина ты у нас как мать, как сестра, и как хозяйка, и лучше тебя мы не сделаем, лучше мы за тебя пойдем на дежурство на пост, а ты пожалуйста готовь». Вот и приходилось эту работу выполнять. Где-нибудь стоим на месте, пока все чугуны, ведра снимешь на костер, а тут тревога, бойцы поберут свое оружие и готово, а мне надо кроме оружия и всю кухню уложить на повозку, а в бой бежали все вместе.

    Часто приходилось и дежурить на постах, и быть в дозоре, если некому. Ребята то по сено поедут, то еще куда их пошлют. В нас в отряде не было белоручек и отдельных лиц, все трудились и выполняли что кому было приказано. И мне эта дисцеплина очень нравилась, все было серезно, все самостоятельно все делали. Чувствовалась военная крепкая дистеплина, и каждый чувствовал себя взрослым, и боялся как-то чем нибудь унизить себя, и кождный боец не хотел чтобы о нем говорили плохо. По моему это была человеческая совисть. У нас было очень хорошое командованне, я никогда не слышала, чтобы кто-то о них говорил плохо. Они у нас были, как отцы.

    Все бойцы уважали Боровика И.Ф., Ушакова В.Е., Волкова В.Г., Нигробова Г., лейтенанта Капустянского С., Подъячева, Ляпушкина, Егорова Н., Улитина Н.И., лейтенанта Коваля Н, Ермака А.Ф., Юркова В., Приходько Н., Шейгова В. (? – неразборчиво – И.Ш.) нашего разведчика, минеры (здесь – неразборчиво) и много других бойцов и командиров. День и ночь трудились наши медики, боролись за человеческие жизни, такие товарищи как врач-хирург Аполон Николаевич, медсестры при санчасти Наташа, Зина, Нина Пушкина, Маруся, Нина Лукавая, Анна Краснощека, Маруся Рябцева, Любочка медсестра третьей роты, Таня и Зоя радистки. Дружная у нас была партизанская семья. К концу 1943 года около 1200 человек было в нашем соединении.