В поисках утраченного времени. Военные мастерские

Военные мастерские

Сын брестского пожарного Збигнев Журавлев при поляках и при советах учился в старинном здании, сегодня это один из корпусов колледжа связи. Трехэтажное здание царской постройки, скрытое во дворах между улицами Кирова и Халтурина, до 1939 года было школой повшехной № 3 имени Станислава Яховича. На первом этаже какое-то время располагалась специальная школа для слаборазвитых («неразвинентых») детей, а после ее закрыли и оборудовали столовую, где бесплатно питались дети многодетных и безработных.

С приходом советской власти, перекроившей образовательную систему по новым лекалам, здесь определили общеобразовательную польскую семилетку. Помимо польского, на котором преподавались все предметы, была еще пара часов белорусского (а в 1940/41 учебном году – русского) языка. В таком формате школа работала до самой войны.

Збигнев мечтал поскорее дорасти до пятого класса, в котором начиналась ремесленная подготовка и пан Крысяк учил азам столярного и слесарного дела, но мальчика и всех его сверстников еще раз посадили в третий. Новый учебный год пережили не все: однажды в марте 1940-го Збигнев пришел на занятия, а почти половины класса нет. Дети польских чиновников, полицейских, офицеров были погружены с мамами в эшелон и отправлены в депортацию.

Летом 1941 года Збигнев перешел наконец в пятый класс, но все снова пошло наперекосяк. Немцы заняли здание под казарму, а позже под лазарет. Школу переселили в бараки, построенные перед войной русскими на берегу Мухавца недалеко от речного порта.

Хозяевами реки были немецкие моряки в черной форме с погонами, а по Мухавцу вновь курсировали баржи. Река обнажилась: местные портовые рабочие по распоряжению властей спилили прибрежные вербы.

В 1942-м немцам понадобились бараки, и школу переместили на угол Генеральской и Полицейской (ныне Советской и Маяковского, где расположена межгарнизонная военная прокуратура).

По языку преподавания школа оставалась польской. Украинский шел отдельным уроком – его вела немолодая учительница, которую за глаза называли тетя Баля. Поначалу еще были часы немецкого, но его повсеместно отменили – могу предположить, чтоб местные не совали уши в конфиденциальные разговоры. Учителем младших классов работал Речманьски, математику преподавал Кивале – «пан профессор» траугуттовской гимназии, семью которого вывезли в Сибирь. Директором был пан Яхтухович.

В 13 лет Збигневу выдали удостоверение с отпечатком пальца вместо фотокарточки. Немецкий паспортный стол размещался в деревянном доме по ул. Карбышева, где сейчас вход на колхозный рынок. Писали местные девчата, а немец макал палец паспортизируемого в чернила и прикладывал нужным образом.

К 1943 году жизнь в оккупированном Бресте изменилась. Осложнившаяся обстановка на фронте ужесточила порядки в тыловых городах и востребовала подростковый ресурс. Школа еще действовала, но однажды из нее можно было не вернуться, и дети массово бросали учебу. Отец устроил Збигнева учеником в военные мастерские фирмы «Вилли Файлер» – строения и сегодня стоят во дворах ул. Кирова в квартале между Пушкинской и Гоголя.

Человек сорок рабочих – слесари, токари, кузнецы – занимались ремонтом и обслуживанием автомобилей и мотоциклов. При Польше мастерские относились к батальону панцерняков (танкистов), их даже приспосабливать не пришлось – работали на тех же станках и верстаках.

Учеников было семеро. Они, что существенно, получали права на усиленный военный паек: в месяц 2 кг говяжьего жира, 60 яиц, хлеб по норме, литр водки, 2 большие пачки папирос (мастер предупреждал: увижу, что курите или выпиваете, буду бить – и в самом деле лупил плеткой). За все это высчитывали из зарплаты, но деньги мало что значили при карточной системе и пятикратной стоимости продуктов на базаре. Дополнительно можно было приобрести килограмм костей, ливерную колбасу.

Иной раз мастер объявлял, что сегодня можно поесть, и отводил на солдатскую кухню, где учеников кормили обедом из одного с артиллеристами котла – сказочно вкусным гороховым супом, перловой кашей со сливочным маслом, джемом... Еда представлялась мерилом удачного трудоустройства – так было всю оккупацию и первые годы после войны.

Работникам выдавали «хольцшуэ» (от немецкого «хольц» – дерево) – брезентовые шнурованные ботинки фабричного изготовления на негнущейся деревянной подошве, которую обтачивали и закругляли. На мостовой такие шаги звучали за квартал, но все же это была обувь.

Мастерами в цехах работали пожилые немцы (один – по фамилии Карк) с оружием на поясе. Состав рабочих был интернациональным. Наряду с местными работали слесари из Варшавы, других европейских мест, было два француза, очень боявшихся холода. Дисциплина соответствовала времени. Когда два поляка подзагуляли, не вышли день-другой на работу, жандармерия доставила их в мастерскую под конвоем. Они с перепугу прихватили смену белья, думали – забирают, но специалистов ценили.

Мастерские находились под охраной учебного подразделения артиллеристов, размещавшегося в былой казарме панцерняков (в советское время до 1990-х годов – военный госпиталь на Пушкинской). В царские времена здесь стояли казаки, державшие лошадей в конюшнях, тянувшихся вдоль теперешней ул. Кирова. Поляки переделали конюшни в склады, послужившие впоследствии и первым советам, и немцам, и послевоенному советскому гарнизону.

За казармой вдоль теперешней ул. Кирова до самых мастерских тянулось пустое пространство. Немцы выкатывали сюда зенитки и вели обучение. По окончании курса подготовленных артиллеристов отправляли на фронт.

Офицеры немецкой учебки держали за казармой грядочки, на которых сажали укроп и петрушку, держали в клетках кроликов. К чистке клеток обычно привлекали учеников мастерских. Один немец стал припахивать Збигнева. Обращался на ломаном русском: «Малчик, кролики кушать хотят…» – и Збигнев рвал на полигоне желтые одуванчики и заталкивал между прутьев.

Уезжая на фронт, немец подарил Збигневу длинную губную гармошку и плитку шоколада. Сладкое мальчик съел, а гармошку продал на толкучке. Время было голодное, продукты население получало в скудном количестве по продовольственным карточкам, выдаваемым в домоуправлениях. Были талоны на хлеб, молоко, на кости, заменявшие мясо... Можно было полдня простоять в очереди, но костей так и не получить – не подвезли. Журавлевым было полегче: отец и какое-то время Збигнев получали дополнительные пайки на работе.

Брестское отделение «Вилли Файлер» возглавлял немец в годах. Судя по одежде, гражданский. В мастерской его считали неплохим человеком: он не повышал голоса и был готов внимательно выслушать работника через переводчика. Жил на углу Линденштрассе (К. Маркса) и Постгассе (Свердлова), на втором этаже. Как-то раз Збигнев с тремя сверстниками доставили ему дрова и получили по шоколадке.

Ученики были, по сути, подмастерьями – подавали инструмент, грели воду, подметали. Иногда им доверяли немудреные операции. Валентина Шевчука, полутора годами старше Збигнева, уже подпускали к точилу. Срок ученичества был определен в два года, после чего предстоял экзамен на разряд, где требовалось с высокой точностью изготовить молоток или ножовку, но до этого не дошло.

Зимой 1943/44 года с Журавлевым и еще одним учеником расстались, не забыв изъять «корку» легитимации – удостоверение, служившее пропуском в мастерские, а главное, надежной защитой от вывоза. Пару месяцев Збигнев просидел дома, в марте 1944-го пришла повестка явиться в арбайтсамт – отдел трудоустройства. Подростку выписали направление на городские плантации – в немецкий «Зеленхоз», выращивавший в теплицах овощи, цветы, содержавший парк, озеленявший город. Обрезали в скверах деревья, кусты, сажали анютины глазки.

Валентин Шевчук продолжал значиться в подмастерьях до самого конца, пока фирма не выехала из Бреста. После освобождения города он от греха подальше изорвал и сжег легитимацию, предполагая, чем может грозить подобный документ. Так же поступил Журавлев с арбайтскартой, в которой работодатель каждый месяц ставил печать. Клеймо работы на немцев легко ставилось и тяжко смывалось.