История Брестской крепости

Почти 20 лет о Брестской крепости писать запрещалось. Ее история как бы выпадала из общего взгляда стратегов 40 — 50–х на события лета 1941 года. Много было причин. Главная из них, конечно, как молотком, раз и навсегда вбитая фраза Молотова, что немцы напали вероломно, из–за угла, но Красная Армия встретила врага как подобает. Это чеканное утверждение было не обойти и не объехать. Конечно, полностью замолчать белостокскую либо киевскую катастрофы невозможно, но Брестскую крепость, мизерную точку на карте, можно было и не вспоминать. Так считала историческая наука тех лет. Ничего страшного, уважаемые соотечественники, братья и сестры, не произошло, просто по–умному, почти что по–кутузовски, отступали, чтобы спокойно собраться с силами и ответить. Был, кроме того, и конкретный, скажем так, специфический взгляд на Брестскую крепость. Историки в папахах и при лампасах, вальяжные писатели — лауреаты Сталинской премии знали ведь, что Тухачевский и Триандафиллов еще в 20–е годы предупреждали об опасности сосредоточения войск в «неприступных укрепрайонах», «крепостях» и за всевозможными «линиями», ибо в грядущей войне победят мотопехота, десанты, танковые клинья и бомбардировочные авиаэскадры. Но после 1937–го все, что говорил Тухачевский, было признано вражеским. Так что, хотя в 1939–м вермахт за пару дней разбомбил, окружил и уничтожил польский гарнизон Брестской крепости, пришедшие на смену Тухачевскому и Якиру новые военные мыслители типа Тимошенко безоговорочно причислили крепости, в том числе Брестскую, к неприступным твердыням. Расплата за дилетантизм была неминуемой. Оказавшиеся в крепости 7 стрелковых батальонов, 2 артдивизиона, части 6–й Орловской и 42–й стрелковых дивизий на рассвете 22 июня оказались в самой настоящей западне. И до середины 60–х никто из вельможных историков не решался об этом даже пикнуть. Бойцы и командиры гарнизона сложили в большинстве своем головы, оставив о себе память, нацарапанную штыком «трехлинейки» на стене: «Я умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина. 20.07.1941 г.» Вдумайтесь! Немцы были уже под Ленинградом, горел Киев, а в крепости еще насмерть бился красноармеец или командир, имя которого уже никто и никогда не узнает. Ни на что не надеясь, кроме правды своей присяги: «Я сын трудового народа...» А те, кто уцелел, были в основном пленены, прошли сквозь фильтрлагерь в Тересполе, где каждого 10–го из строя подвешивали за ноги, пока не лопались у него на глазах сосуды, а потом им еще предстояло пройти через бесчисленные шталаги, кому–то изведать Бухенвальд и всем без исключения получить после 1945 года клеймо изменников и трусов. Вот это и было главной тайной крепостных бастионов.
Как известно, завесу молчания первым разорвал журналист Сергей Сергеевич Смирнов, он вел тогда на Всесоюзном радио передачу вроде нынешних «Найти человека», и сотни, поначалу слабых, а потом все более громких голосов стало пробиваться из небытия. Старая крепость была реабилитирована, хотя вряд ли, честно говоря, в этом нуждалась...
Но так или иначе, спустя несколько лет, после выступлений и книг Смирнова крепость стала символом. Здесь появился грандиозный монумент, первым встречавший всех, кто приезжал в СССР. Здесь принимали в пионеры и отдавали почести живым и мертвым. Здесь старые мифы уходили прочь перед суровой, пусть и неудобной правдой. Русский, украинец, белорус, казах, еврей, татарин, грузин, армянин... Все они защищали старую крепость и геройской гибелью своей доказали, что интернационализм — совсем не пустое слово. И как в нашей газетной рубрике «В поисках утраченного» не посетовать, что сегодня, когда гнуснейшее словечко «национализм» пытаются принарядить и приукрасить фиговым листком лицемерия, забывается, что интернационализм, а проще говоря, любовь людей друг к другу если напоминает о себе, то как–то стеснительно и робко? Брест очень показателен в этом смысле! Мерзавец Гитлер оглупил и озлобил свой народ, внушил самому последнему подавальщику из мюнхенской пивной, что он сверхчеловек и потому может решить судьбу «низших рас» — славян, евреев и прочих «унтерменшей», недочеловеков — по «националистической» терминологии. Бесноватый фюрер (хорошее, очень емкое определение было дано тогда Гитлеру) был уверен, что если «здоровый нацистский кулак» со всей силой крупповской стали ударит по советскому колхозу, то все рассыплется вдребезги. Вышло наоборот. Вдребезги рассыпался «тысячелетний» рейх, и начало его конца было в Брестской крепости. Потому что интернационализм, широкое человеческое сердце всегда победит смрадную и узколобую «великодержавность», какую бы экзотическую форму та ни принимала...
...Как только представляется возможность, я приезжаю в Брестскую крепость. Особенно люблю утром, осенью, когда ветерок из–за Мухавца неслышно подгоняет по траве пожелтевшие листья. Миллионы людей прошли с экскурсоводами вдоль бастионов — все вроде бы уже известно. Но если вы любопытны, то всегда что–то найдете. Еле заметную надпись в одном из коридоров: «Боец, знай характер своего коня!» Ага, наверное, здесь была конюшня артиллерийской батареи! Увидишь в траве кусочек железа — наклонись, не посчитай за труд, — это, возможно, осколок наступательной гранаты, с которой рвались под утро 23 июня красноармейцы 333–го пехотного полка за крепостные валы. А в музее должны лежать старые посеребрённые карманные часы, и тебе расскажут историю, как жил и умер в подвалах у Тереспольских ворот рядовой 132–го батальона войск НКВД Федор Рябов и как его невеста из российского Грязевца, 30 лет хранившая подарок жениха, в надежде на чудо отводившая глаза от мужчин, услышала по радио, что ее Федя погиб в крепости. Тогда она собрала все заработанные на ткацкой фабрике деньги, приехала в крепость и отдала музею свою последнюю память — старые часы. В 70–е годы мне довелось слышать легенду, как вечная невеста всю ночь лежала, прижавшись грудью к холодным камням, а потом отошла недалеко и умерла...
Фото из коллекции лауреата премии «За духовное возрождение» Владимира ЛИХОДЕДОВА.